Ирина Кнорринг - Повесть из собственной жизни: [дневник]: в 2-х томах, том 1

20 января 1924. Воскресенье. До 12 дня

Жду Васю. Вчера, прощаясь, он сказал: «До завтра». Сегодня последний день. Он должен окончиться безумием: или поцелуем, или чем-нибудь сверхъестественным. Если он будет серым, как вчера, мне будет очень тяжело и трудно начинать спартанские будни. Ему тоже чего-то хочется. Или меня он любит, или это страсть.

Сегодняшний день не обманул моих ожиданий. После ужина мы с Васей были некоторое время одни. Мы дурили, немножко ругались, упрямились. Потом пришли — Сережа Шмельц, Мима и Пава Елкин. Начали играть в карты. Не помню, с чего началось, но мы с Васей поссорились, наговорили друг другу немножко дерзостей, потом он что-то спросил, я не ответила. Когда мы кончили игру, он оделся и вышел. Я за ним. Поговорили за дверью. Он переломил себя и вернулся. Но был все время кислый, вялый, все молчал. Нас позвали чай пить, Вася отказался. Когда те трое вышли, я немного осталась с Васей. «Вы сердитесь, Вася?» — «Нет, Ирина, не сержусь». — «Правда?» — «Честное слово». — «Так что же вы тогда ушли?» — «Ну, это тогда было, а теперь нет». — «Мне очень неприятно». — «Нет, Ирочка, не надо, я не вернусь». Но у меня глаза уже плакали, и я пошла вытереть их полотенцем. Он обнял меня, как-то нежно прижался ко мне и тихо, почти неслышно, поцеловал. И мы вместе отправились в ту комнату. Потом в начале двенадцатого он собрался идти и пошел ко мне за бушлатом, я за ним, якобы лампу зажечь. Мы говорили о том, что вот праздники кончились и не принесли они ничего, что от них ждалось. «А чего вы хотели от праздников?» — спросил Вася. «Сама не знаю, Вася. Слишком многого и слишком малого». Он меня ясно понимал в тот момент, но как всегда просил назвать. «А чего вы хотите?» — «Этого нельзя сказать». Я схватила его за руку: «Вася, скажите, зачем еще скрывать?» — «Нет…». Потом я не успела ничего сообразить, как мы поцеловались, и он выбежал.

Если б это только действительно была любовь!

21 января 1924. Понедельник

Начались будни. Начались занятия. Достала Историю Церкви и Катехизис и зубрила. Немножко трудно, внимание рассеивается. Еще слышатся отголоски праздничного безделья. Настроение бодрое, работать хочется. Завтра дела пойдут лучше, буду (нрзб одно слово. — И.Н.) копить все дни и вечера, авось скоро пройдет время до субботы. Вася хотел прийти в субботу. Мне хочется побыть с ним вдвоем над томиком Ахматовой. Вчера, когда Таутер и Овчаров издевались над каждой строчкой, он просил меня показать мои любимые и объяснить их.

Только кто-то помешал. А Вася сможет понять, если захочет.

А все-таки надо работать, работать, работать.

23 января 1924. Среда

По Сфаяту носится одно восклицание: «Ленин умер! Вы слышали — Ленин умер!» — «Воскреснет!» — «Да нет, факт!» — «Он бессмертен». — «Он уже двадцать раз умирал…» Официальное сообщение из Москвы: «Троцкий арестован» и т. д. и т. д.

26 января 1924. Суббота

Неужели же он не придет? Вот уже и суббота, и 4 часа, а его все нет! А в четверг, когда заходил к нам прострочить погоны, сам звал меня, если будет хорошая погода, и «в воскресенье или в субботу» пойти за нарциссами. Погода великолепная, можно ходить без… (не дописано. — И.Н.).

Вечером был Вася. Сначала были малыши, потом ушли. И в этот вечер я «принадлежала» ему, если это есть «обладание». Он держал мои руки, касался головой моего плеча и лица, целовал меня. Потом я посмотрела ему в глаза и спросила прямо: «Что вы от меня хотите?» — «Ничего». — «Тогда зачем вы играете?» — «Так, просто, Ирочка». — «От скуки?» Он мотнул головой. «А мне это больно», — сказала я уже с горечью. «Больно? Зачем? Ирочка, не надо…» — «Да, больно. Вам это, Вася, непонятно, а вот если когда-нибудь испытаете это сами, поймете». — «Ирочка, я не буду играть, никогда не буду. Я не знал, что вам это больно. Простите меня». — «Я не сержусь, Вася, только не надо». — «Я не знал, что вам это неприятно». — «А без игры вам будет скучно?» — «Ну что ж? Я не хочу, чтоб вам было больно». — «Разве вам это не все равно?» — «Нет, совсем не все равно». Мне было грустно, смутно, пусто и ясно, я все еще хотела во что-то верить, угадать в нем хоть немножко любви. Точь-в-точь как Косолапенко. Но Вася был прост, искренен и откровенен. Мне хотелось прижаться к нему и плакать, но я поборола себя. Я сказала ему, что все должно оставаться по-старому, завтра мы идем за нарциссами, и я постараюсь установить наши отношения. Уходя, он обнял меня и поцеловал. В последний раз. Я ему сказала, что «не надо больше игры», и он ушел.

За последнее время я настолько привыкла к таким нравственным встряскам, что могу совершенно хладнокровно и спокойно писать эти строки. Васиной любовницей не буду, а предложу ему свою дружбу. Только едва ли после этого возможна дружба. Порвать с ним совсем я не хочу и даже боюсь. Я не верю в его порочность. Это ребячество, искание новых ощущений, тоже игра, которой забавляюсь я с П.Е. Пусть он не любит меня, я здесь ему все-таки ближе всех.

27 января 1924. Воскресенье

Ходили с Васей за нарциссами. Очень далеко, обогнули весь Кебир. Было хорошо во всех отношениях: грело солнце по-весеннему, цветов мало (там грязь непролазная), на душе просто и легко. Вася сам начал разговор о вчерашнем; ему хочется играть, он говорит, что в этом нет ничего плохого. «Надо на все смотреть легче, не обращать внимания». Я сказала ему, что недавно сама играла его роль, зная, чем все это может кончиться, и не ему быть Косолапенкой, т. е. надоесть ему, чтобы он почувствовал ко мне неприязнь, и что боюсь прекратить игру, потому что боюсь потерять его. «Ведь кроме вас нет ни одного человека, с которым я была бы откровенна». Говорили о жизни — вообще, о нашей — в частности. Васе не понравился мой взгляд на жизнь как на сложную загадку. «Нет, Ирина, надо жить так, чтобы было весело». — «Но ведь кроме жизни внешней, есть еще жизнь внутренняя». — «О, если только внешняя хороша, то и внутренняя тоже». — «Ну, в этом мы никогда друг друга не поймем». — «Я, конечно, не знаю, может быть, потом буду думать не так». — «Я не сомневаюсь, но все-таки у нас с вами никогда не будет точки пересечения». — «Почему?» — «Мы из разного теста сделаны». — «Вы уверены? А мне кажется — нет!»

Вообще, сегодняшним днем я довольна. Вася ко мне относится хорошо, по-дружески, самой любви нет, но есть много симпатии и доверия. А это уже много.

28 января 1924. Понедельник

Днем занималась Законом,[307] как распределила время вчера. А вечером, вместо Катехизиса, написала шуточную сказку-быль в стихах на злобу дня: «Курица, потерявшая совесть». Против обыкновения, вышло довольно удачно. Сергею Сергеевичу так понравилось, что он переписал ее в 3-х экземплярах; а дедушка[308] — «полковник Контрокуров», кажется, обиделся. Не знаю, послать Васе экземпляр или не надо?